Игорь Северянин
ОСИЯННЫЙ
о творчестве Алексея Масаинова
Из книги прозы Игорь-Северянин. «Уснувшие весны. Критика. Мемуары. Скитания»
Вошел он в мою рабочую комнату (впрочем, комната это теперь, тогда был кабинет…) и представился:
- Алексей Масаинов.
Лицо открытое, светлое, улыбалось весело и лучисто, голос ясно звенел – как солнце, этот человек взошел, как шампанское взыграл! И сразу я почувствовал к нему живейшее влечение, к нему, такому симпатичному, смелому, восторженному. Не обмануло меня первое впечатление: таким он и оказался впоследствии, когда стал у меня «Своим человеком», постоянно выступал на моих вечерах с лекциями об искусстве и со своими искристыми стихами, когда ездил со мною на концерты в Саратов, Москву, Псков… Его лекции – в особенности на тему: «Поэты и толпа» - произвели фурор, и в одном Петербурге он прочел упомянутую лекцию три раза подряд на моих концертах в зале Городской думы. И надо было видеть, как обыватель, называемый им «Иваном Ивановичем», неистово рукоплескал ему, боясь, очевидно, быть похожим на… обывателя, которого Масаинов разносил за тупоумие, равнодушие и отсталость!.. Это было так весело наблюдать! В те времена я, вообще, любил перед своими стихами просить выступать лекторов, читавших рефераты о моем творчестве, о творчестве русских и иностранных писателей и о задачах искусства. Назову фамилии докладчиков: Н.И. Кульбин, Андрей Виноградов, А. Закржевский, Виктор Ховин, Дм. Крючков, Владислав Ходасевич, Семен Рубанович, Вл. Королевич, Георгий Шенгели и др. Но более других мне по душе был все же Масаинов, хотя я и воздаю должное каждому из референтов.
О, это был блестящий лектор! Сын богатого ярославского купца, не стесняясь в средствах, он много и часто путешествовал, и путешествия были его призванием, возможно мешавшим ему целиком отдаться творчеству. Я выпустил совместно с ним два альманаха («Мимозы льна» и «Острова очарований»), где, кроме нас двоих, никого не было. Кроме того, он принимал участие в альманахе «Винтик», в котором сотрудничали ныне покойный А. Виноградов, А. Толмачев и я. В Журналах он почти не печатался, отдельной книги, к сожалению, так и не удосужился издать, поэтому я лишен удовольствия говорить о его творчестве подробно, имея перед собою только в нескольких образцах.
Живя долгое время в Японии, любимой, он неоднократно пел о ней, и как хороши его стихи о стране Восходящего Солнца! Привожу его «Японию», мне посвященную:
|
«Душистым вечером гремит |
|
так звончато |
|
Концерт фонариков в стране |
|
Ниппон. |
|
Ликуй, Япония! Где жизнь |
|
утонченна, |
|
Где гейши веселы, там весел звон. |
|
Вся в озарении, в цветении |
|
сливовом. |
|
Ты дышишь влагою, Восходный |
|
свет. |
|
Деревья белые! Привет, |
|
счастливые! |
|
Деревья алые! И вам привет! |
|
Как ты изысканна, благоуханная! |
|
Как ты пленительна, сердца |
|
пленив! |
|
Клонитесь грёзово, головки |
|
пьяные |
|
Цветов камелии и ветви слив! |
|
Деревья белые, деревья алые, |
|
Озвоньте шелестно сады утех. |
|
Здесь губы женские всегда |
|
коралловы. |
|
Здесь гейши веселы, и весел грех. |
|
Греши, Япония! Весной, |
|
как зарево, |
|
Растут слепительно твой смех, |
|
твой звон. |
|
О, как блистателен концерт |
|
фонариков |
|
На шумных улицах страны |
|
Ниппон!» |
Есть стихи, которые меня каждый раз воспламеняют и захватывают. И эти – именно такие. Предвижу, что вы будете утверждать о моем влиянии на автора, о его подражании мне. Возможно, но что из этого: разве я сам в свое время не подпадал под влияния? Это – в порядке вещей. Но я хочу подчеркнуть, что не всякое влияние удачно, у Масаинова же его «подвлиянная» поэза вышла безукоризненной: сколько в ней вдохновенья, блеска, колорита, колдовства! О подражании же здесь не может быть и речи: просто он создал нужные ему неологизмы, как например «озвонить», другие же, мои, вроде «грёзово» и «звончато», употребил как удачные – ах, не все ли равно чьи? – достижения. А вот и другое его «японское» стихотворение – «Ойя-Сан»:
|
«Пойте, нежные гейши, смейтесь |
|
Над пришельцем далёких стран. |
|
Ах, играй на длинной флейте, |
|
Голубая Ойя-Сан! |
|
Чайный домик светел и лёгок, |
|
Пахнет сливой, и чай согрет. |
|
Не гляди ж, не гляди так строго, |
|
Ойя-Сан, вишневый цвет! |
|
Косоглазый и странный ребенок |
|
В пышном платье, в прическе крутой, |
|
Голосок твой нежен и звонок,- |
|
Не стыдись же, присядь и спой. |
|
И задумчивыми глазами |
|
Мимолетно взглянув вперед, |
|
Про богиню О-Омиками |
|
Ойя-Сан поёт, поёт… |
|
Про твои голубые заливы |
|
О, Ниппон, звезда островов, |
|
Про пушистую ветку сливы |
|
И про вишню, красу садов. |
|
Цвет камелии – твой маленький ротик, |
|
Ойя-Сан, Ойя-Сан, стрекоза! |
|
Ах, на самой высокой ноте |
|
Опускаешь ты скромно глаза… |
|
Много стран есть в морях безвестных, |
|
Где немолчен птичий звон, |
|
Но чудесней всех стран чудесных |
|
Светло-радостный остров Ниппон. |
|
Много дев в городские ворота |
|
Входят тихо в вечерний туман, |
|
Но чудесней всех город Киото |
|
И чудесней всех дев Ойя-Сан!» |
Я нахожу это воистину осиянное произведение восхитительным. Какая ясная легкость, какая прозрачность! И ни с чем не сравнимая тональность, присущая одному Масаинову. Не могу не привести и третьего его шедевра, его любимой мною «Франчески»:
|
«Покинутая смуглянка, |
|
Благословенно имя твоё! |
|
Она была итальянка, |
|
И звали Франческа её. |
|
Проносились годы, как птицы, |
|
И пели колокола. |
|
На тихом канале Альбрицци |
|
Она жила и цвела. |
|
Ты, солнце, в славе и блеске |
|
Украситель, зиждитель дней, |
|
Сравнишься ль с глазами Франчески, |
|
Смелой Франчески моей? |
|
Как радовался я, влюблённый, |
|
Как глаза её целовал! |
|
Помню нежно-зеленый |
|
Полусонный канал… |
|
Помню, как гордо-покорно, |
|
С розой в смуглой руке, |
|
Приезжала в гондоле черной |
|
Франческа в черном платке… |
|
Франческа, пусть знают люди! |
|
Франческа – чудесный цветок! |
|
Не твои ли нежные груди |
|
Целовал я, сбросив платок? |
|
Не твой ли отец затаённо |
|
Смотрел на наше окно |
|
На Calle della Madonna, |
|
Где нам было так пряно-грешно? |
|
О, бросившая смело и дерзко |
|
В сердце храбрых свое копье, |
|
Одалиска, безумка, Франческа,- |
|
Благословенно имя твое!» |
Залы гремели восторгом, когда Масаинов читал – и как вдохновенно и блистательно читал! – вышеприведенные поэзы. Просматривая его стихи, я вижу, как в них «бормочут сосны», «стучат насмешливые двери», «бело пустынное всполье», «звезды глядят васильково на землю, «радостно серебряные перья бросают вниз, в индийский океан, веселые дожди», «зеленый кузнечик с легким стрекотом звонким закачелил былинку».., и как, наконец, раскрытая телеграмма лежала на бархате стола:
|
- Приезжай. В 6 вечера |
|
мама умерла. |
|
Как просто! Как пусто! Как больно, |
|
Ты, Боже, караешь тоской! |
|
Закрываю невольно |
|
Глаза дрожащей рукой… |
В мировую войну Масаинов был военным корреспондентом «Биржевых Ведомостей» и «Русского Слова». В 1914 г. из Вильно он прислал мне терцины:
|
«В злой час, когда от пороха |
|
туманен |
|
Безумный мир, приют безумных |
|
снов, |
|
Я шлю привет Вам, |
|
Игорь-Северянин! |
|
Наполеон рифмованных полков, |
|
Победоносец, правящий |
|
всесильно, |
|
Вам мой напев, властителю веков! |
|
Слуга войны, в глухом и грустном |
|
Вильно |
|
Я позабыл, давно сомкнув уста, |
|
Свои стихи, кипевшие обильно. |
|
И лишь для Вас, чьё имя - |
|
Красота, |
|
Душа звенит забытыми стихами |
|
Под светлым знаком Красного |
|
Креста. |
|
Да будет мир и вдохновенье |
|
с Вами! |
|
Да не устанет сладостно звучать |
|
Ваш смелый дух, бушующее |
|
пламя! |
|
И если смерти чёрная печать |
|
Мне суждена на чёрном поле |
|
битвы, |
|
Я не хочу, я не могу молчать - |
|
Вам мой восторг и Вам мои |
|
молитвы. |
|
И Вам любовь и память |
|
в смертный час, |
|
Ловец сердец, искусный |
|
для ловитвы. |
|
О, песнопевец, радужный алмаз, - |
|
Чей гордый блеск так |
|
нежно-многогранен, - |
|
О, ювелир цветодарящих фраз, |
|
Поэт поэтов, Игорь-Северянин!» |
Заканчивая работу и, отправляясь перед обедом на лыжную прогулку по озеру, от всей души грущу, что за последние годы потерял из виду симпатичнейшего человека и выдающегося своего современника.
Озеро Uljaste.
1924 г. III


