Продали Аляску. 136 лет назад эту весть принес в Петербург атлантический телеграф — тогдашнее чудо техники. Договор о продаже 30 марта 1867 года подписали в Вашингтоне государственный секретарь Сьюард и русский посланник Стекль. В мае договор был подписан Александром Вторым, в июне стороны обменялись ратификационными грамотами, и только в ноябре на Аляске состоялась официальная церемония спуска русского флага. В те времена все делалось неспешно, бумаги путешествовали месяцами, новости запаздывали на недели. Вот только телеграф подвел, и петербургские газетчики получили известие о потере русских территорий в Америке много раньше официальных разъяснений.
Поначалу отказывались верить. Газета “Голос”, например, писала: “Сегодня, вчера и третьего дня мы передаем и передавали получаемые из Нью-Йорка и Лондона телеграммы о продаже владений России в Северной Америке... Мы и теперь, как и тогда, не можем отнестись к подобному невероятному слуху иначе, как к самой злой шутке над легковерием общества”. Возмущались, негодовали, реагировали очень болезненно, эмоционально, до тех пор пока осенью не была обнародована правительственная точка зрения, и страсти поутихли. Но утихли они на поверхностном, официальном уровне, контролируемом цензурой. Подспудно, в кулуарах дипломатических ведомств, на купеческих собраниях и студенческих посиделках споры о продаже Аляски продолжались еще долго.
Строго говоря, они не утихают и до сих пор. Вроде бы — чего только не было в российской истории, каких только странностей, несправедливостей, трагедий не случалось, но именно эта тема не оставляет почему-то равнодушными ни высоколобых профессоров истории, ни отстраненных от всего завсегдатаев дискотек. Публицисты из самых разных политических лагерей неизменно вспоминают Аляску в качестве важного аргумента в своих бесконечных спорах. Историки, знатоки геополитики не устают выстраивать спекуляции на тему “Если бы Аляска осталась нашей”. Самый рядовой современный школьник, узнавая эту старую новость, неизменно удивляется: “Аляска — это в Америке? Что, была наша, и продали? Ну ни фига себе!” Отношение к этой сделке всегда личное, будто в твоей именно жизни случилось что-то смутное, неудачное или, может быть, несправедливое; будто это именно твою судьбу лишили, не спросясь, какого-то удивительного шанса.
Все к тому, что корни нашего отношения к Русской Америке, как называли когда-то Аляску, нужно искать не в географических или экономических подходах к этому явлению, а в культурологии. Аляска стала символом национального сознания, как например “Севастополь” или “монгольское иго”. Но если эти последние являются символами давно осознанными и расставленными по полочкам в библиотеке русской души, то Русская Америка до сих пор принадлежит скорее к сфере коллективного бессознательного. В этом символе смыкаются знаменитые русские бездны и крайности, в нем можно найти выражение едва ли не всех противоборствующих течений российской мысли и настоящего, и прошлого.
Прежде чем продать Аляску, до нее нужно было еще дойти. И тут мы сталкиваемся с явлением столь значительным и загадочным, что ему едва ли можно найти аналоги в мировой истории. Речь идет о неудержимом движении русских на Восток, движении столь же стремительном в исторических масштабах, сколь и труднообъяснимом.
Еще в школе рассказывают об отважных, как принято писать, землепроходцах, в конце шестнадцатого-семнадцатом веках вслед за Ермаком устремившихся за Урал. Несколько сот человек первого эшелона этого потока прошли, описали, а кое-где и буквально покорили территорию в несколько миллионов квадратных километров. Это были казаки, промышленники, беглые крестьяне; они действовали исключительно по, как сказали бы сейчас, частной инициативе. Государство отстраненно наблюдало за приращением своих территорий.
Что гнало их вперед, какая цель манила? Почему покидали они огромную, слабозаселенную европейскую равнину и шли в тайгу, в неизвестность, в ледяную пустыню? Если, опять-таки, верить учебникам, то основных мотивов было два — это бегство от крепостного гнета и поиск новых богатств, прежде всего пушнины. По некоторым данным, до четверти российских доходов в то время составляли доходы от продажи меха — тогдашний аналог современных нефтедолларов. Но если так, то почему бы не остановиться им сразу за Уралом, где никакого гнета уже не было, а пушнины хватало, почему не теряли они времени на освоение найденных богатств, а шли все дальше и дальше в какой-то горячке новых открытий?
Поэт и мистик Даниил Андреев глубже всех осознал некоторый алогизм этого движения. И лучше всех его описал: “...остановиться почему-то было невозможно. Этому мешали дикие запахи с неведомых пустошей Востока, ударяющие в ноздри и пьянящие, как вино. Этому мешало курлыканье журавлей, трубные клики оленей — напряженные, страстные, вольные голоса звериного мира. Этому мешала синеватая дымка, затуманившая на востоке дремучий лесной горизонт. Этому мешали бездомные ночлеги, костры, лица и рассказы товарищей, песни, удалая жизнь. Даже само Солнце мешало этому, поднимаясь над таинственными восточными просторами, словно указывая молча путь и цель. Главное же — мешала собственная кровь, учившая именно так понимать голоса ветра и Солнца, зверей и птиц, — кровь, гудящая по жилам властным призывом вдаль, внеразумным и провиденциальным хмелем бродяжничества”.
Итак, остановиться они не могли. Даже Тихий океан не стал для них достаточной преградой. Несколько партий первопроходцев двинулись на юго-восток — к Сахалину и Курилам, другие переправились через Берингов пролив и начали осваивать Америку. Русские поселения были основаны на Аляске, на Алеутских островах и в Калифорнии. Даже на одном из гавайских островов развевался в то время русский флаг. В своем безудержном стремлении на Восток русские как всегда перегнули и оказались на крайнем Западе. Получилось своеобразная иллюстрация к знаменитой пушкинской речи Достоевского: в своих крайностях славянофильство и западничество сходятся — доведенное до логического предела российское почвенничество оборачивается космополитизмом и раскрытием объятий для всей планеты.
Результатом этого броска на Восток стало создание великой трансконтинентальной империи, объединившей в своих пределах Европу, Азию, Америку и даже отчасти — Океанию. Дух захватывает при мысленном взгляде на это государственное образование, гордость — переполняет. Америка была русской. Вот он — показатель могучих, буквально беспредельных сил, бурлящих в русской крови, вот как она далека — граница наших возможностей.
И все же. Есть другая сторона у этой огромной имперской медали, повисшей на шее России. И сторона эта проявляется буквально во всем, что касается русской экспансии на Восток. Начиная с землепроходцев. С одной стороны — смелость и преданность интересам России, с другой — притеснения аборигенов, хищнический промысел пушного зверя, прямые грабежи, обложение местных племен данью — ясаком. Ерофей Хабаров, именем которого был назван город и огромный край, был уличен в разбое и ему запрещено было появляться в тех местах, которые сам он и открыл прежде. В отсутствие контроля со стороны центральных властей русские правители в Сибири впадали в воровство и самоуправство. Царские воеводы в восточных областях не держались на своем месте дольше двух-трех лет.
Освоение огромных пространств Сибири и Дальнего Востока требовало колоссального напряжения сил, отвлекало из центральных областей огромные людские и материальные ресурсы. Необходимость управлять такой территорией заставляла наращивать и ужесточать государственный аппарат, подталкивала ко все более централизованным формам власти. Новые земли требовали новых чиновников и новые армии для своей защиты.
Движение на Восток на века предопределило экстенсивный тип ведения хозяйства, более того — экстенсивный тип мышления, мироощущения, жизни. Невыгодно постоянно вкладывать силы и средства в одно место, если можно пойти в место другое и взять все почти даром. Скучно сидеть всю жизнь на одном огороде, строить жизнь по кирпичикам, радоваться маленькими радостями в то время как зовут в неве-домые дали великие дела, свершения и цели.
Так рождалась идеология тяжелой жизни сейчас ради лучшего будущего. Пусть сейчас мы не можем использовать все, что получено ценой неимоверных усилий, — все это послужит будущему благу России, когда откуда-то появятся вдруг другие люди, другие средства и силы, которые позволят все это освоить наконец и использовать умно и бережно.
Фактически страна всегда жила на пределе возможностей: решала далекие внешнеполитические задачи, помогала родственным европейским монархиям, строила БАМ и коммунизм на всей планете. И покоряла восточные просторы.
Русская Америка — крайнее выражение этой тенденции.
Будущее уже наступило, Россия стала обладать одной из крупнейших на планете сырьевых баз, а у нас все так же говорят об огромных потенциальных возможностях, которые мы никак не можем реализовать.
Интересно, что после первых известий о продаже Аляски газетная критика более всего сетовала на потерю будущих благ, которые должны оправдать все предыдущие потери. А так получается — что все зря. Газета “Голос”, например, писала: “Неужели трудами Шелихова, Баранова, Хлебникова и других самоотверженных для России людей должны воспользоваться иностранцы и собрать в свою пользу плоды их?”
У Русской Америки красивая история, полная ярких персонажей и захватывающих сюжетов. Здесь и знаменитый русский купец Григорий Шелихов, создавший компанию для зверобойного и пушного промысла на островах Тихого океана и Аляске. Именно эта компания уже после смерти Шелихова была преобразована в Русско-американскую, ставшую фактическим владельцем всех заокеанских земель.
Здесь и полная самых неожиданных поворотов судьба Александра Баранова — бывшего наместника Шелихова, впоследствии управляющего делами Русско-американской компании, носившего неофициальный титул правителя Аляски. Именно он основал на острове Ситка город Новоархангельск, ставший столицей русских владений и долгое время остававшийся самым крупным портом на Тихом океане.
Ну и как не вспомнить Николая Резанова — зятя Шелихова, после его смерти возглавившего компанию. История его прекрасной и трагической любви к дочери губернатора Сан-Франциско Марии Кончите стала известна всем благодаря поэме Вознесенского и рок-опере “Юнона и Авось”. Меньше знают о цели его визита. Между тем она, эта цель, как и другие страницы биографии Резанова, имеет прямое отношение к нелегким судьбам Русской Америки и всей истории великого похода на Восток.
Как ни парадоксально, самым простым путем к русским американским владениям была кругосветная экспедиция. Ее и возглавил Николай Резанов в самом начале XIX века. Главной целью царского посланника было обеспечение связи метрополии с колониями и обеспечение последних продовольствием. Для этого важно было установить торговые отношения с Японией, но долгие переговоры Резанова с представителями императорского двора ничего не дали. Между тем в Русской Америке разразился голод, который надолго задержал здесь главу компании. Для того чтобы обеспечить колонистов продовольствием, Резанов и отправился в Сан-Франциско, где надеялся наладить связи с испанскими поселенцами. Попутно он отдает секретное предписание лейтенанту Николаю Хвостову на корабле “Юнона” восстановить российский суверенитет над островом Сахалин. При этом опять-таки имелось в виду склонить таким образом японцев к торговле с Россией. Это секретное предписание Резанова открывает совершенно новую страницу в истории нашего проникновения на Восток, истории, которая тянется и по сей день. Но о ней — в свое время.
Красива история Русской Америки. Но за этой красотой — море крови русских поселенцев в столкновениях с индейцами, десятки кораблей, погибших в тихоокеанских штормах, тяжелая дань пушниной, которой русские обложили алеутов. В середине XIX века Россия уже не могла сдерживать экспансию американского и английского капитала на север Америки, не располагая для этого ни флотом, ни боеспособной армией в дальневосточном регионе. Слишком далеко, слишком тяжело.
После поражения в Крымской войне 1853—1856 года в России возобладал новый курс, выраженный в знаменитой формулировке тогдашнего министра иностранных дел князя Александра Горчакова: “Россия сосредотачивается”. Она означала отказ от внешнеполитических амбиций и, как сказали бы сейчас, затратных проектов в пользу решения внутренних проблем. В рамках этого курса продажа Аляски становилась неизбежностью, поскольку Русско-американская компания работала в убыток, и ее существование нужно было поддерживать “искусственными мерами и денежными со стороны казны пожертвованиями”. К 1866 году компания задолжала министерству финансов 725 тысяч рублей. При этом считалось, что главное внимание надо сосредоточить на “успешном развитии Приамурского края, где именно на Дальнем Востоке предстоит России будущность”.
Так и продали Аляску.
Причем с трудом: 100 тысяч долларов из 7 миллионов 200 тысяч, полученных Россией за эту сделку, пошли на взятки американским сенаторам и редакторам газет. Последним, видимо, не хватило, потому что долго еще пресса США ругала правительство за приобретение “зоопарка белых медведей”. Ругала до тех пор, пока не началась знаменитая золотая лихорадка на Аляске. К России эта лихорадка не имела уже никакого отношения.
Крайней точкой проникновения русских на Запад через Восток стал поселок Форт-Росс в Калифорнии. Но земли его вместе с постройками были проданы еще в 1841 году. Жители частью переехали на Аляску, частью остались, поселившись в Сан-Франциско, где до сих пор сохранился район под названием Русская горка. Были среди них и такие, что двинулись еще дальше на восток, вглубь Индейской территории будущего штата Оклахома. Как считают американские историки, “их потомками могут оказаться многие американцы, особенно те из них, что имеют индейскую кровь”. Порыв, отправивший русских за Урал, был силен настолько, что, уже на излете, достиг он среднего американского запада, растворившись в бескрайних прериях среди краснокожих.
Через много десятков лет русские продолжат открытие собственной Америки в США. Только теперь уже более привычным путем — с Востока на Запад.
По материалам российской печати
society.pravda.ru/society/2003/8/82/337/8329_Alaska.html
