15 февраля 1806 года
Милостивые государи мои!
Доверенность ваша налагает на меня наконец самый прискорбный долг объяснить вам расстройство края происходящее от невоздержанного поведения и буйства офицеров, принятых компаниею в службу для польз ее, но единый вред и убытки доставляющих. Не подумайте, милостивые государи мои, что тут кроются личные неудовольствия — их никогда не бывало, да и быть не может, и поверьте, что одно усердие ко благу общему, поставляя меня в обязанность открывать вам всю картину заведений ваших и торговли, не позволяет скрыть от сведений ваших и того, что в самом коренном основании областей здешних потрясает спокойствие их. Я писал вам многие на корабле "Надежда" во вред компании случившиеся происшествия, неблагодарность к щедрым наградам оной, ругательство и презрение коммерческого состояния до того, что приказчиков ваших хотели судить помимо уполномоченного, хотели сечь кошками и тому подобное. К убеждению вашему в истине слов моих, доставил я вам бумаги в подлинных актах, но к сожалению моему одни счастливые успехи в плавании нашем очаровали до того, что существенно польза от самого плавания ожидаемая, уступить должна была силе благополучных ветров, отвлекших тех людей от наблюдени51 нравственности, защиты купеческого класса, видов торговли, сохранения интересов, повиновения начальству, оскорбления самому обществу, поощрения к дальнейшим подвигам и, словом, всего того, что им в особливом бы уважении иметь предлежало; коротко: я же сделался в глазах их виноватым и за все бескорыстие, труды и пожертвования мои заплачен так, как не ожидала. Но, божусь, что много огорчен я был, а обиды не почувствовал, которая всегда обратиться должна к собственному оскорблению против истины действующих, и я сожалею, что не подорожили они честью своею из единого пристрастного суждения к лицам и деяниям не только пользы отечественные со всем им из виду упустившим, но и самое благоустройство нарушающим. Увидя прекрасный суд сей, я тотчас оставил пользы компании произволу судеб и во второй приход мой в Камчатку ни во что уже не вмешивался. При всех сих огорчениях не забыл я однако ж, милостивые государи мои, верноподданнической обязанности моей в обозрении Американских областей Высочайше мне порученном и, кажется, и тогда не потерялся. Здесь так же, как видите вы, трудился я, сколько мог, чтоб дать вам ту идею о крае и торговле, которой вы поныне не имели и истинно не ищу ни похвал, ни благодарности. Первые, признаюсь, что по пристрастию людей потеряли для меня цену, а последняя и не была никогда побуждением дел моих, ибо лучшим удовольствием награждаюсь я в душе моей, буде полезен обществу. Простите изъяснению моему, я счел нужным сделать это предисловие, чтоб не сочли и нынешнее донесение мое следствием каких-нибудь личностей, напротив, — буде расположены вы хоть мало-мальски ко мне справедливостью, буде пожелаете оказать какое-либо снисхождение и дать мне право употребить к вам хотя бы одну просьбу в исполнение ее, то совершенною меня обяжите благодарностью и загладите тем обиды мои, буде из объяснений моих не произведете ни малейших следствий и огласки и оставите лица погрешивших собственному угрызению совести их, а меня на самом опыте удостоверите тем в том лестном о моих чувствованиях заключении, которые во всю жизнь мою мне приятные минуты доставляло и которые приму я совершенно за претерпения мои наградою, и так ожидая от вас согласных с сею убедительною просьбою действий, приступлю теперь к объяснению лиц, здесь служащих в тех видах, в каковых они полезны и вредны обществу.
Г. Лейтенант С... объяснен уже в предыдущих письмах, здесь же дополню, что во всю зимовку может быть я только пять раз его видел.. Он сидит вечно в комнате своей; забава его — водка и сон, но тихое употребление оной не производит никакого вреда, кроме расстройки собственному его здоровью; упражнениев никаких не имеет; никуда и ни к кому не ходит; словом: живет так тихо, как бы его не было — журнал плавания удовлетворит вас в недостатке искусства его; переписка с правителями и неповиновение — в его упрямстве; а забор у компании, считая со дня отказа ему от команды за полтора года «перед жалованья — в неумеренном употреблении горячих напитков. Далее его я ни худым, ни добрым назвать не могу. Он кикой-то бесполезный в природе, которому однако ж правитель поверить судна не смеет и потому решился я обратить его к вам, а в переборе им жалованья предоставляю суду вашему.
Г. Лейтенант М... сам просит об увольнении его. История службы его описана правителем. Пользам компании, буде взять в расход водки ее, он довольно содействовал и потому признательность моя препятствует его к службе удерживать. Поведения, когда трезв, претихого, но в подгулке сам не рад своей бодрости. Живут они вместе с С..., упражнения их одни, но как слышу, имеют нечто оригинальное, спят они попеременно, прогуливаться ходят по очереди и прошедшим ли, настоящим ли, будущим ли, но столь озабочены, что к разговору ; друг с другом и материи не находят.
Гг. корабельные подмастерья Корюкин и Попов кажется искусны в деле своем. Держа их в руках, они самые полезные люди. Первый чертит и рисует прекрасно, делает съемки мест и в точном и деятельном исполнении на него возложенного угодит каждому. Второй также сверх искусства своего парусный мастер и пристрастен к механике, почему полезен и для устроения заводов. Оба они трезвые такие люди, с которыми век жить можно, но пьяные столько же никуда не годятся, и от их буйства всякого вреда ожидать должно. Хотя не пристрастны они к пороку сему, но по молодости их легко могут потеряться и от частого употребления пагубную сделать привычку. Строгость устроенного здесь правления будет счастьем для них.
Объясня многие характеры, приступлю теперь к прискорбному для меня описанию г. X..., главного действующего лица, в шалостях и вреде общественном и столько же полезного и любезного человека, когда в настоящих он правилах.
Быв свидетелем морского искусства его и решимости, радовался я, нашед в нем сотрудника и видя на все готовность, писал с Уналашкн похвалу об нем Государю. По приходке на Кадьяк приметил я, что вступил он тотчас во все хозяйственные части, начал рыться в магазинах, повсеместно чернить правителя Баннера и даже при нем говорить, что лжет он и меня обманывает, рекомендовав мне с другой стороны многих, оказавших компании важные услуги, но кои ему не нравились. Я приметил, что хочет он один пользоваться моею доверенностью, а других лишить способов сделать прежние его поступки гласными, о которых в самой день приезда моего, сведал уже я нечто не в пользу их. Я дал ему деликатно почувствовать, что распоряжения компании до должности его не относятся, что, желая установить порядок, прошу я всех офицеров, чтоб, вступя на берег, относились они ко мне не иначе, как через правителя, которому буду давать резолюции мои. Буде же знают они какое злоупотребление, то говорили бы не при нем, а келейно, тогда буду я крайне им благодарен и, конечно, воспользуюсь всеми и советами их и местными сведениями, буде они заключать пользу; но между тем прошу их, чтоб начальство компании, поставленное до совершенного обличения его в злоупотреблении но только никому оскорблению не было подвержено, но в полной мере уважаемо, доказывая, что иначе никакого и порядка быть не может. Я приметил, что суждение мое X... не понравилось, но, желая согласить их с правителем, спрашивал старика сего, что вдруг за причина X... на него неудовольствия, когда я во все путешествие кроме похвалы об нем не слышал, говоря мне, какой он хлебосол, какая у него жена хозяйка, какие это добрые люди! Баннер отвечал, что привел я его им на гибель, потому что и в первую зимовку его в Америке, кроме пьянства и буйства ничем он не занимался, что за хлеб и за соль выбил у него стекла и стрелял из пистолета в комнату, показывая в косяке пулю, и на кого не ссылался, все единогласно то же подтвердили, дополняя, что и Александр Андреевич редкую ночь от него не запирался, и что от него лучше узнаю я.
Удивляясь сему аттестату, относил я более к личным неудовольствиям их, и пришел в Ново-Архангельск. При свидании с Александром Андреевичем, приметил я вопрос его: "Ба! ба!ба! Николай Александрович, я никак не чаял, что вы вдругорядь к нам пожаловали". Я примолвил, что стало мне и знакомить вас нет нужды. — Совершенно никакой, — отвечал он иронически, — кажется, прошлую зиму мы давно друг с другом ознакомились. И в то же время увидел я более ласки его к мичману Давыдову. Познакомясь с правителем, старался я узнать прежние происшествия, но скромность его и принятые против любопытства моего строгие меры, удалили от меня все способы. Сам же он всегда отшучивался, что было, то прошло и что впредь сего уже быть не может. Между тем г. X... начал и здесь хозяйничать а я опять остановил тотчас тем же, что должен всего требовать от правителя, и получил ответ, что это для него подло, и что не рожден ползать. Не выходя из сего серьезной материи, давал кроткими мерами чувствовать ему заблуждение его. Неудовольствия от наблюдения мною порядка сего, некоторым образом были уже мне приметны, но 15 сентября огласились они неожиданным буйством.
На другой день позывал я их к себе поодиночке, увещевая, какой они из себя позор делают и какое мерзкое влияние производят на промышленных, которые единым страхом обузданы быть должны. Г. X... вместо извинения сказал мне наедине тысячи грубостей, угрожал своими Случаями и, наконец, имел дерзость подтвердить мне, что он всю должность мою знает, что его в Камчатке уже решено, и что я занимаюсь лишь вздорами, а буде желаю, то он и при всех повторит мне им сказанное. Я просил его остановиться и поберечь родителей своих от тех мер, которые принять я буду должен, и которые стоить будут им жизни. Давыдов растолковал ему последствия, он раскаялся, просил извинения, оправдывая себя, что он того не говорил, и что я не так принял слова его. Я презрил его дурачества. В продолжении времени старался он угождать мне, но все невпопад изъяснял, что М..., которому приказал я идти на Кадьяк за кормами, медлит выходом, что С... нельзя поручить судна, что работные не делают того, что должно и тому подобные прислуги. Я, терпеливо выслушивая, отвечал всегда, что я все это знаю, и что в свое время не у пущу я ничего к пользам должного. В самое то время покупал я судно "Юнону", и сколь скоро купил, то сделал его начальником, радуясь, что он своим делом, а не другими занят будет, и в то же время написал к нему мичмана Давыдова. Вступя на судно, открыл он то пьянство, которое три месяца к ряду продолжалось, ибо он на одну свою персону, как из счета о заборе его увидите, выпил 91/2 ведер французской водки и 21 /2 ведра крепкого спирту, кроме отпусков другим. Я приказал правителю унять его и, наконец, и сам говорил ему, что назначается он на Кадьяк за кормами, а "Марию" я здесь по ненадежности оставлю; чтобы исправился он, ибо он тот офицер, на которого у меня вся надежда. Я должен отдать ему здесь справедливость, что он с охотою за то взялся, чувствуя, что возвращение его будет для него заслугою, но между тем в рассуждении нравственности и воздержания ни малейшей не показал перемены.
Я просил его умерить себя, но все было напрасно. Боясь, чтоб не. остался он на Кадьяке и не оголодил нас всех, делал я поневоле ему угождения и, наконец, кротостью успел привести его в порядок. По выходе потребовал он 2-х человек, они тотчас высланы; не хотел, чтоб приказчик компанейский вмешивался в расходы провизии — и это исполнено. (Я умалчиваю здесь о мелочных происшествиях, по коим всегда доставляли ему продовольствие, напр. жалуется на правителя, что не дает белого сахара, но песок сахарный и что бережет для себя. Напротив: сберегали для Калифорнии 2 головы и одну ему отдали. Просит муки крупчатой, ее только для всех три пуда, дают ему половину и т.п.) Сверх сих людей были у него пассажирами американцы на Кадьяк возвращающиеся, но в обратный путь число людей было недостаточно, и от того ли или от другого, но один матрос с реев упал и утонул, верп потеряли, да и судно едва не подверглось гибели. Как бы то ни было, возвратилась "Юнона" с кормами; по фактуре вместо 75.000 юколы получена только половина, так же и других кормов число не полное. Надобно получить их. X... всего не спущает, матросы разносят по берегу; посылают байдары, но то спит он, то отложит до завтра; зову к себе — ответ: ноги болят. При всем недостатке в людях, своих с судна не спущает и все возможные делает прискорбия остановкою работ самых нужных. Между тем, пьянство нимало не прекращается, ругательства и угрозы всем неимоверные, стреляют ночью из пушек, на верфи за пьянство корабельных подмастерьев работы идут медленно, матросы пьют.
Таким образом, одно преступление каждого, влечет его в другое. Давыдов, быв всегда трезвого поведения, всякий день у меня был и дивился моей умеренности. Наконец, приехав 29 числа ноября, просит позволения съехать со всеми на берег; открывается, что сколь не велики его ко всем родственникам X... обязанности, но беспутство его легко с ним и его потерять может, что беспросыпное его пьянство лишило его ума, и что он всякую ночь снимается с якоря, но, к счастью, что всегда матросы пьяны. Я не имел куда поместить его, но он отозвался, что лучше на открытом берегу жить будет, нежели на "Юноне". Ему дали холодную комнату, и он так в нее поспешил, что печь уже при нем клали.
Переезд Давыдова сделал некоторое над всеми впечатление, и корабельные подмастерья несколько от гулянок отклонились. Я объявил Давыдову, что я иду с ним в Калифорнию, но он просил меня поручить начальство М..., дабы не подумали, что он из своих видов с X.. расстроился. Я согласился взять сего отомата и потому, что Давыдов объявил мне, что здесь с X... последнюю компанию, он более служить с ним не хочет.
Между тем, велел я водки отпущать по бутылке на день, дабы людей не поили, потому что начали уже они разделять людей и себе присваивать, покрикивая, наши с эленгов, или наши юнонские; вылившись из ума, собирались атаковать крепость и взять меня и Баранова; слыша этот крик, умножаем караулы и смеемся дурачествам их, расположа так людей, чтоб тотчас со всем оружием перевязали бы их. Прекратилась водка. X... пишет к правителю письмо, тот ссылается на меня, и он приходит ко мне с изъяснением, что его насилие, говорит мне, что он трезвы и беспокойнее. Я уверил его, что первое не только буйство, но даже грубость не сойдет с рук ему. Между тем, правитель подает просьбу о увольнении. Кусков также оставаться не хочет, а за ними приказчики и другие, и даже от жалования отказываются. Я вынужден был объявить правителю именное повеление остаться здесь до вашего ответа. Он повиновался, сие сделалось гласным, и X..., увидя столь серьезные последствия вдруг притих, а с ним вместе и все поукротились. В Рождество приходит ко мне, я не принимаю его, а между тем М... к походу готовится, в вечеру просит он у правителя искренно прощения и, наконец, выпив лишнее, режутся с Крюкиным и сим короновались дурачества. (Здесь скажу я вам весьма странное приключение, которым провидение спасло X... от смерти, сколь скоро поколол он Крюкина и того увели в квартиру его, а X... остался у г. Баранова, то бывший в крепости американец дал знать всей своей собратий, что правитель в опасности. Они отправили троих с ножами, и они забрались скрытно в сени, чтоб по первому сигналу под окном подслушивающего американца, его в куски искрошить, но к счастью X... кроме уверения в дружбе и извинений ничего не говорил, и потому невредим выпущен. Запирая на ночь двери, нашли их, и они признались).
Потом вдруг переменяют поведение свое; X... приходит неоднажды, просит прощения со слезами, я забываю и иду с ним в путь мой; беру также Давыдова с собой, который, убедясь раскаянием его, столь же великодушно простил, как и г. Баранов и Кусков и все обиженные, которые не желают иного удовлетворения, как чтоб все сии происшествия были вечному молчанию преданы, буде вновь подобные опять не откроются.
Вот, милостивые государи мои, поведение их. Я прилагаю здесь копии с бумаг ко мне поступивших и журнальные записки. Они не с тем посылаются, чтоб подвергнуть людей несчастью, но единственно, чтобы постановить меры к ограждению от буйства на предбудущее время.
Мне кажется нужно, чтоб служащие здесь имели от правителей аттестаты, а главное правление посылало ежегодно в Адмиралтейскую коллегию формулярные о них списки, потому что когда служащим не позволяется и в России буйствовать, то тем еще менее в отдаленных областях ее. А в здешнем краю постановить от правления компании законом, чтоб куда придут они на зимовку или куда рейс свой не сделают, то повсюду от начальства компании, правителя ли или кто бы там ни был, предъявляли о благонравном их поведении аттестаты. Сие и в России делается, когда в проводе рекрут берут таковые от всех селений, на пути лежащих, что обид и притеснений не было, и так, кажется для честного человека никакое одобрение неприятным быть не может.
В рассуждении перебора жалования, как напр. X... и С... более нежели за полтора года вперед забрали, хотя я и остановил их вперед забираться, но между тем для содержания их давать должно, нужно постановить закон, чтоб более месяца вперед ни под каким видом не давать. Сего истинный порядок требует.
Господа легкосуды может быть будут меня же обвинять слабостию, но я желал бы видеть их в моем положении, когда, заехав в самый тупик, умирать всем должно с голоду. Обуздание строгостью есть дело немудреное, но здесь начальнику должно уважать последствия. Дорого, конечно, стоят мне дурачества их, но, оградясь терпеливостью, по малой мере дошел я до мечты моей и делаю в свое время те экспедиции, которые к благоденствию областей тут кажут, спасают ближних от смерти, и с сим вместе дают и погрешившим к исправлению и заслугам способы. Иначе должен бы я был бросить край на произвол судьбы, возвратиться в Россию и выслать виновных к суду законов, которые не всегда позволяют быть к ближнему столь снисходительны, как желательно и, следовательно, всякий постыдный приговор был бы приговор смерти для чувствительных родителей. Сберегая их, вооружился ятем терпением, которого едва бы и у них самих быть могло, и одержанная с пользою ближнего над самим собою победа уже с лишком заплатила мне все прискорбия. Утешаясь ею, готов слышать все насмешки; а прошу только сохранить в тайне сие донесение мое и тем заплатить за искренность пребывающего с совершенным почтением вам, милостивые государи, покорнейшим слугою
Николай Резанов.
